Вступление.
Эта статья опирается на сравнительный метод и реалистичный подход, исходя из которого народы и государства стремятся к максимизации своих интересов (безопасность, экономическое и социальное развитие и так далее) разными путями и способами, конкурируя и ища синергию с друг другом. Современный Китай предлагает свою модель достижения этих целей эволюционным путем, через многомерное сотрудничество в котором странам лишь еще предстоит найти органичный баланс интересов. Исследование продолжает также цикл работ по изучению моделей эволюции, начатых в статье «Political Evolution of the Washington and Beijing Consensus: Models of Globalization» в 2024 году.
Цель статьи – детально рассмотреть, является ли «китайский путь» более устойчивым и жизнеспособным в условиях кризиса либерального мирового порядка, может ли он быть синхронизирован с другими подходами и моделями.
Современная мировая система переживает период глубоких трансформаций. Усиливается геополитическая нестабильность, растут риски безопасности и экономический протекционизм, заметны резкие политические повороты в США (возврат к изоляционизму) и Европе (Brexit и рост правого и левого популизма) с учетом уже накопленных значительных внутренних противоречий развития. При том часто для преодоления этих кризисов те или иные государства полагаются на радикальные методы – конфликты и войны, технологические и торговые ограничения, попытки инструментуализировать общечеловеческие достижения культуры и спорта. Такой подход, нарушая глобальную связность человечества, уже неоднократно приводил к глобальным экономически кризисам или даже мировым война.
На этом фоне Китай демонстрирует качественно иную траекторию и цели развития – эволюционную и прагматичную, в противовес часто несистемным, радикальным и шоковым изменениям на Западе. Сейчас КНР посредством постепенных реформ и продуманной стратегии обеспечивает внутреннюю и улучшение международной стабильности и формирует новую архитектуру глобализации, альтернативную курсу резких разрывов.
I. Эволюционная модель Китая: прагматизм вместо революций.
Историко-политические основы подхода Пекина. Эволюционная стратегия Китая берёт начало с конца 1970-х, когда страна встала на путь постепенных рыночных реформ при сохранении политической стабильности, когда был провозглашен курс «реформ и открытости» (改革开; pinyin: Gǎigé kāifàng) и «социализма с китайской спецификой», избежав при этом шоковой терапии.
На рубеже 1980-х в КНР развернулась дискуссия о темпах реформ: стоит ли резко либерализовать цены (как рекомендовал Вашингтонский консенсус) или двигаться постепенно. В итоге китайское руководство отклонило вариант «шоковой терапии» – в 1986 г. победила стратегия постепенного изменения цен и частичных реформ. Премьер Чжао Цзыян предупреждал об «непредсказуемых рисках ценового шока» для экономики, и руководство сделало выбор в пользу поэтапных преобразований. Этот инкрементализм закрепился как принцип: «переходить реку, нащупывая камни» – сначала экспериментировать в отдельных регионах, а затем распространять успешные решения. Такой подход позволил Китаю избежать резкого спада производства и гиперинфляции, с которыми столкнулись страны Восточной Европы при переходе к рынку или некоторые страны Азии (например Япония) при потере контроля над динамическими экономическими моделями или формировании слишком высокой зависимости от внешних рынков. Вместо радикальной смены институтов Китай постепенно реформировал сельское хозяйство, открылся для иностранного капитала, создал особые экономические зоны, а затем частично приватизировал государственные предприятия. Результат – беспрецедентный экономический рост ~8–10% в год на протяжении трех десятилетий, превративший страну во вторую экономику мира.
Принцип «двойной циркуляции». Современным развитием эволюционного подхода также стала концепция Dual Circulation (双循环), объявленная в 2020 году. Эта стратегия предполагает опору на два взаимодополняющих контура экономики – внутренний (внутренняя циркуляция), ориентированный на расширение внутреннего спроса и инноваций, и внешний (международная циркуляция), нацеленный на экспорт и глобальные связи. В отличие от прежней модели, сильно зависящей от экспорта, Китай теперь стремится сбалансировать рост за счет внутреннего потребления, что должно повысить устойчивость к внешним шокам. Практически это означает стимулирование отечественного производства высокотехнологичной продукции, импортозамещение в критических секторах и развитие национальной финансовой инфраструктуры. По сути, «двойная циркуляция» кодифицирует давнюю цель Китая – достичь большей самодостаточности в ресурсах и технологиях.
В условиях торговой войны, развязанной новой администрацией США, Пекин активизировал курс на уменьшение зависимости от внешних рынков, устраняя «узкие места» (bottlenecks) – будь то редкоземельные металлы или полупроводники. Китайская экономика огромна (внутренний рынок ~1,4 млрд населения) и способна поглощать значительную часть собственной продукции. Поэтому стратегия Dual Circulation направлена на вертикальную интеграцию производства внутри страны, чтобы ключевые компоненты и технологии производились дома. Одновременно второй аспект – внешняя циркуляция – призван поддерживать глобальное развитие и сотрудничество через инициативы вроде «Пояса и пути» (о чем далее) и укрепление связей с развивающимися рынками, особенно если традиционные западные рынки ограничены санкциями или протекционизмом. Таким образом, эволюционная модель КНР постоянно адаптируется: от реформ Дэна до стратегии Си Цзиньпина, сохраняя преемственность в главном – отказе от резких ломок в пользу постепенных, управляемых позитивных опробованных изменений во имя долгосрочной стабильности.
Контраст с резкими рывками и «шоковыми» реформами Запада. В то время как Китай эволюционно модернизировал экономику, многие западные страны за последнее десятилетие пережили турбулентные и дестабилизирующие «рывки». Примером служит Brexit – внезапный разрыв Великобритании с ЕС. Его реализация сопровождалась экономической неопределенностью, падением инвестиций и осложнением торговых связей. МВФ предупреждал, что усилившиеся геополитические риски, включая Brexit, могут подорвать экономическую активность и сорвать хрупкое восстановление в Европе. Действительно, товарооборот Британии с ЕС снизился после выхода: в 2024 г. экспорт товаров из Британии в ЕС всё ещё был на 18% ниже уровня 2019 г..
Другой пример – политика США. Период 2016–2020 гг. ознаменовался резкой сменой курса: США вышли из многих международных соглашений (Парижское климатическое, соглашение по Ирану), развернули торговые войны (против Китая, ЕС) и даже поставили под сомнение основы глобальной торговой системы (ВТО). За первые два года США ввели пошлины на сотни миллиардов импорта, что в совокупности с ответными мерами привело к спаду роста мировой торговли до 1% – минимуму со времён кризиса 2012 г.. МВФ отмечал, что именно «более высокие тарифы и длительная неопределенность торговой политики наносят ущерб инвестициям и спросу». Внутри западных обществ также росла социально-политическая турбулентность – от протестов «жёлтых жилетов» во Франции до всплеска поляризации и беспорядков в США (вплоть до событий января 2021 г. на Капитолийском холме). Эти явления можно рассматривать как «революционные» или по крайней мере резкие переломы курса, которые зачастую сопровождались краткосрочными потрясениями. Мотивы и причины таких действий США также понятны и, возможно, соответствуют краткосрочным национальным интересам этого государства. Но стратегически они увеличили неопределенность и нестабильность международного сотрудничества, привели к обострению хронических кризисов, ослабили систему международного права и отношений между государствами.
Реакция Китая была диаметрально иной: Пекин продолжал делать ставку на предсказуемость и институциональную преемственность. Там, где Запад решался на ломку устоявшихся связей (пример – попытки США разорвать глобальные цепочки поставок, «разъединение» с Китаем), Пекин искал способы их стабилизировать и перенастроить эволюционно. Таким образом, сравнительный анализ показывает: китайская модель реформ – постепенная, экспериментальная, ориентированная на долгий срок – принципиально отличается от «шоковой терапии» и политических рывков на Западе. Это создает для Китая имидж острова стабильности в штормовом море мировой политики.
II. Китай и глобальная взаимосвязанность.
Инициатива «Один пояс – один путь» (Belt and Road). Ключевым инструментом Китая по укреплению мировой связанности стала выдвинутая в 2013 г. инициатива «Пояс и путь» (BRI). Эта масштабная программа инвестиций в инфраструктуру и интеграцию Евразии, Африки и Латинской Америки другой эволюционной моделью глобализации, которая небезуспешно реализовывается на практике. За первое десятилетие BRI превратилась в действительно глобальную сеть: по состоянию на 2023 год Китай подписал свыше 200 соглашений о сотрудничестве в рамках BRI с более чем 150 странами и 30 международными организациями. Проекты охватывают строительство железных и автомобильных дорог, портов, трубопроводов, энергетических объектов, телекоммуникационных сетей и т.д. – по образному выражению Си Цзиньпина, «покрывают сушу, моря, небо и интернет», укрепляя потоки товаров, капитала и технологий между участниками. Общий объём инвестиций по линии BRI уже превысил $1 трлн.
Важными особенностями BRI являются:
- добровольность: КНР не принуждает страны принимать участие в инициативе какими-либо политическим или военными методами;
- инклюзивность: участие открыто для всех желающих, вне зависимости от политического строя, уровня развития, внешнеполитической ориентации или особенностей культуры и экономики. Более того, страны не только участвуют в реализации этой модели сотрудничества, но и продолжают ее совместно разрабатывать;
- практичность и прагматичность: страны-участницы получают конкретную прагматичную выгоду от сотрудничеств аи совместного развития.
На практике в инициативе сегодня задействовано около 75% мировой численности населения и свыше 40% глобального ВВП. Китай позиционирует себя как фасилитатора развития: предоставляет кредиты (через Эксимбанк, Китайский банк развития, Азиатский банк инфраструктурных инвестиций) на строительство дорог и электростанций там, где западный частный капитал в силу рисков вкладываться не хочет. Конечно, BRI преследует и стратегические интересы КНР – открывает рынки для китайских компаний, закрепляет логистические коридоры к европейским и ближневосточным потребителям, создает экспорт спроса на сталь, цемент, оборудование из Китая. Но для многих стран Глобального Юга эта инициатива стала едва ли не единственным источником долгосрочных инвестиций в инфраструктуру. Поэтому Китай заслужил репутацию гаранта глобальной взаимосвязанности: пока часть западных государств занималась внутренними проблемами или торговым протекционизмом, Пекин прокладывал новые «мосты и дороги» между континентами – буквально и фигурально.
Роль в институтах Глобального Юга: БРИКС, ШОС, АСЕАН+. Помимо собственных инициатив, Китай активно участвует и выступает лидером в многосторонних объединениях развивающихся стран. В формате БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР) Пекин является крупнейшей экономикой и фактически движущей силой интеграционных проектов. Например, по китайской инициативе в 2014 г. создан Нового банка (Новый Банк) развития (НБР) БРИКС с уставным капиталом $100 млрд для финансирования инфраструктуры.
На саммите БРИКС в Йоханнесбурге в 2023 г. именно Китай активно лоббировал расширение состава – было решено принять шесть новых членов (Саудовская Аравия, ОАЭ, Иран, Египет, Аргентина, Эфиопия) с 2024 г.. Это расширение призвано усилить глобальный вес БРИКС и преобразовать устаревший мировой порядок, тем самым приблизив реализацию давней цели – стать рупором и защитником интересов Глобального Юга. Как отметил председатель КНР Си Цзиньпин, «историческое расширение БРИКС демонстрирует решимость к единству и сотрудничеству с более широким кругом развивающихся стран». Другой важный трек – Шанхайская организация сотрудничества (ШОС), где Китай вместе с Россией формирует ядро Евразийского сотрудничества. Первоначально ШОС фокусировалась на региональной безопасности (борьбе с терроризмом в Центральной Азии), но со временем обрела и экономическое измерение – от проектов транспортного коридора Китай – Центральная Азия – Ближний Восток до расчётов в национальных валютах. В 2023 г. к ШОС присоединился Иран, на подходе Беларусь, что расширяет зону охвата организации. Формат АСЕАН+: Китай активно взаимодействует с Ассоциацией государств Юго-Восточной Азии, участвуя в саммитах АСЕАН+3 (с Японией и Республикой Корея) и АСЕАН+8 (Восточноазиатском саммите). Кульминацией стало заключение в 2020 году крупнейшего в мире торгового соглашения RCEP (Всеобъемлющее региональное экономическое партнерство). RCEP объединяет 15 стран Азиатско-Тихоокеанского региона (АСЕАН, Китай, Япония, Южная Корея, Австралия, Новая Зеландия) в зону свободной торговли, покрывающую примерно 30% мирового ВВП, торговли и населения. Это первый договор о свободной торговле между Китаем, Японией и Кореей одновременно, что само по себе прорыв. Столь масштабные договоренности не только снижают тарифы (на 91% товарных позиций в течение 20 лет), но и устанавливают общие правила в инвестициях, электронной торговле, интеллектуальной собственности. Значение для Китая: участие в RCEP укрепляет его роль как экономического центра Азии, позволяя упростить торговлю со соседями и обойти изоляцию США (которые вышли из альтернативного соглашения TPP). В совокупности через БРИКС, ШОС, RCEP и другие форматы Пекин выстраивает параллельную архитектуру глобального управления, где развивающиеся экономики координируют политику и поддерживают открытые рынки друг с другом, компенсируя нестабильность и протекционизм со стороны части Запада.
Финансово-логистическая инфраструктура Китая: юань и CIPS. Гарантируя взаимосвязанность, Китай также развивает альтернативные финансовые инструменты и платежную инфраструктуру, снижая зависимость мировой торговли от долларовой системы. В 2015 г. был запущен китайский аналог SWIFT – Cross-Border Interbank Payment System (CIPS) для трансграничных расчетов в юанях. К 2022 г. CIPS подключил уже около 1300 финансовых учреждений по всему миру (из них ~40% в Китае и ~60% за рубежом). Хотя по масштабам CIPS пока уступает западной системе (для сравнения, участниками SWIFT являются 11 тысяч банков), его значение быстро растет, особенно на фоне стремительного роста санкционных инструментов и ограничений в мире и риска отключения стран от SWIFT. Объем платежей через CIPS достиг в среднем ¥385 млрд в день ($46 млрд), и всё больше банков подключаются «на всякий случай», чтобы иметь резервный канал расчетов вне контроля США и турбулентности Глобального запада.
Рост и стабильность китайской экономики также способствует международному использованию китайского юаня. В 2016 г. юань был включен в корзину резервных валют МВФ (SDR), а доля юаня в мировых золотовалютных резервах центральных банков пусть и невелика, но стабильно увеличивается – с ~1% в 2016 г. до 2,7% к концу 2022 г.. Для сравнения, это больше, чем доли канадского или австралийского доллара, хотя пока далеко до евро (~20%) или доллара США (~58%). Однако китайская валюта завоевывает позиции прежде всего в сфере торговых расчетов. В 2023 году произошло знаковое событие: юань впервые обогнал доллар по объему использования в трансграничных сделках Китая (48% против 47% от общего объема операций). Это отражает усилия Пекина по интернационализации RMB – от заключения соглашений о валютных свопах со многими странами (на сумму более ¥4 трлн) до поощрения торговых партнеров проводить взаиморасчеты в нацвалютах. Например, Китай и Россия с 2022 г. резко нарастили долю юаня во взаимной торговле (для РФ юань стал главной иностранной валютой, заняв до 40% внутреннего валютного рынка). Страны Персидского залива постепенно начинают принимать юани за нефть.
Взаимозависимость с Глобальным Югом растет: Китай уже стал крупнейшим торговым партнером для более 120–130 стран мира, включая практически всю Азию, Африку и Латинскую Америку. По данным исследователей, около 70% стран торгуют с Китаем больше, чем с США, а для 60 стран Китай – торговый партнер №1 (вдвое больше, чем аналогичный показатель США). Такая сеть взаимной торговли создаёт объективную основу для взаимного политического влияния: интересы Китая и развивающихся стран переплетаются, формируя своеобразный «альянс взаимозависимости». В условиях, когда Вашингтон применяет санкции и тарифы, нарушая глобальные цепочки, Китай выступает стабильным партнером, готовым закупать сырье у африканских и латиноамериканских стран, поставлять товары и инвестиции в процессе торгового обмена и экономического сотрудничества. Можно сказать, Пекин выстраивает глобальную сеть устойчивости – инфраструктурной, финансовой и торговой, – которая смягчает удары от глобальных кризисов, западной турбулентности и поддерживает интеграцию мирового Юга в новых условиях.
III. США в эпоху «второго Трампа»:
курс на экономический суверенизм.
Возврат к политике America First. В 2025 г. Дональд Трамп вновь занял пост президента США («Trump 2.0»). Его прежний срок уже показал основные принципы доктрины «Америка прежде всего»: односторонний протекционизм и скептицизм по отношение к союзам и многосторонним соглашениям, акцент на экономическом национализме. При «Трамп-2» эти тенденции не просто продолжилась, но и усилились до уровня стратегии экономического суверенизма. Администрация сразу взяла курс на демонтаж глобалистского наследия 90-х: уже в первые месяцы нового срока были атакованы нормы и институты послевоенного порядка – от соглашений в области климата и здравоохранения до правил международной торговли. Переизбрание и действия Трампа указывают на перманентный сдвиг политической парадигмы США. Это уже не просто колебания маятника, который вернется в начальное положение через 4 года, а - следствие нового социального запроса и состояния элит в этой стране.
Прежде всего, США дистанцируются от международных организаций. Еще в 2020 г. Трамп выходил из ЮНЕСКО, Совета ООН по правам человека, заморозил финансирование Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) на фоне пандемии. Вторая администрация возобновила эту линию: по состоянию на начало 2025 г. были предприняты шаги к выходу США из ВОЗ, к повторному выходу из Парижского соглашения в которое США вернулись в бытность президента Байдена, к оставлению США во второй раз совета ООН по правам человека, к запрету на американское финансирование агентства ООН по оказанию помощи сектору Газы, к пересмотру поддержки Вашингтоном ЮНЕСКО, были приостановлены взносы США в пользу ВТО, равно как и были угрозы выйти из ВТО и даже из НАТО, даже поручено проанализировать целесообразность членства США во всех многосторонних институциях. В феврале 2025 г. появился президентский указ о тотальной ревизии международных обязательств Америки – фактически ставящий под вопрос десятки договоров и членство в сотнях организаций. ВТО также под ударом: еще в первый срок Трамп ослабил Орган по разрешению споров (блокировкой назначения судей апелляционного органа), угрожал выйти из ВТО, называя ее «устаревшей». Теперь же Белый дом прямо провозгласил курс на отказ от многосторонних торговых правил в пользу двусторонних сделок – что «предвещает смерть» и без того ослабленной ВТО. Вашингтон сигнализировал, что отныне будет применять «реципрокные тарифы» на усмотрение, игнорируя правила ВТО. Более того, в Конгресс внесены резолюции о полном выходе США из ВТО, и хотя их юридические перспективы неочевидны, сам факт показывает уровень отхода от прежнего консенсуса.
Аналогично, звучат сомнения в необходимости НАТО, ООН и даже МВФ/ВБ – вплоть до возможного вытеснения штаб-квартир этих институтов из США. В целом, Америка Трампа демонстрирует исторический ревизионизм: впервые со времен 1940-х сверхдержава отвергает собственное же детище – либерально-многосторонний порядок – и возвращается к более изоляционистской позиции, подобной 1920-30-м годам или периоду «Доктрины Никсона», возникшей на фоне глубокого общественного недовольства войной во Вьетнаме, а также экономических трудностей, вызванных ростом расходов на оборону.
Новая волна торговых войн и санкций. В экономической сфере политика Трампа-2 вылилась в еще более агрессивный протекционизм. Например, введение «универсального тарифа 10%» на почти все импортные товары в США. Но на этом ужесточение тарифной политики от Трампа не закончилось, и вслед за базовыми 10% “сверху” были добавлены индивидуальные пошлины для импорта в США продукции из ряда стран, включая Бангладеш на 37%, Вьетнам на 46%, страны Евросоюза на 20%, Израиль на 17%, Индию на 26%, Ирак на 39%, Индонезию на 32%, Камбоджу на 49%, Китай на 54%, Лаос на 48%, Лесото на 50%, Малайзию на 24%, Мьянму на 44%, Республику Корея на 25%, Таиланд на 36%, Тайвань на 32%, Швейцарию на 31%, ЮАР на 30% и Японию на 24%. Дополнительно были внедрены 25% пошлины на импорт всех автомобилей. Совокупно это увеличило, по данным журнала The Economist, средний тариф на ввоз товаров в США с 2% до 24%. Если десятки стран восприняли это как угрозу себе и стали в очередь к Трампу чтобы договариваться, проявляя готовность идти на ряд экономических уступок США для обнуления хотя бы части налоговых нововведений Белого Дома в отношении себя, то Китай усмотрел в этой ситуации возможность для демонстрации собственной экономической силы и стойкости, пойдя на повышение тарифных “ставок”. Так первым ответом Китая было повышение пошлины до 34% на импорт всех американских товаров. Реагируя на это, Трамп усиленно поднял тариф для китайской продукции до 125%. КНР парировала это уже 84% пошлинами для США. В последовавшей пока финальной третьей волне тарифных повышений США взвинтили “счётчик” до 145%, а Китай до 125%, что в случае полноценного применения означало бы практические прекращение прямой торговли между странами.
В результате Пекин и Вашингтон объявили о взаимном снижении пошлин на 115% с 12 мая (до 30% на китайские товары в США, и до 10% на американские товары в Китай). Что указывает на считанный “Поднебесной” блеф администрации Трампа в отношении КНР, который в виде тарифов на 145% так и не смог окончательно утвердиться под влиянием американского фондового рынка, критики пошлин Трампа первыми лицами из его окружения (например Илоном Маском), и в целом сохраняющейся тесной производственной взаимосвязанности между китайской и американской экономиками, которую безболезненно стороны если и могут разрывать, то только в долгосрочной перспективе. Что внушает оптимизм на предмет того, что в течении этого периода в ближайшие годы аргумент экономической американо-китайской кооперации будет выступать достаточным сдерживающим фактором для обеих сверхдержав от прямых столкновений, которые в случае своей состоятельности грозят кризисом для развития человечества.
Но всем с тем ситуативное тарифное урегулирование между КНР и США не было бы возможно и без смелых симметрических ответов Пекина на повышение США пошлин, что, учитывая что выросшие американские пошлины для других стран сверху к 10% так и не были полностью отменены, хоть и их внедрение было приостановлено на 90 дней – создаёт Китаем прецедент реагирования на американскую тарифную политику для других стран, которым они, в том числе заручившись вероятной поддержкой их в этом от Китая, могут воспользоваться для демонстрации несостоятельности американской “тарифной гегемонии” не только в адрес Китая, но и в ряд менее могущественных стран. Что создаст ещё хуже условия для перспектив политической американской словно абсолютной, будто относительной гегемонии, поскольку геополитика во многом это производная от геоэкономики и проявленного ею инструментария влияния.
Тем не менее у Трампа и его протекционистских идей остаётся множество сторонников внутри американских элит, некоторые из коих поддерживали его на выборах в 2024 году при осознании неизбежности усиления им тарифных практик, которые наглядно применялись и во время первой его президентской каденции. При данной элитарной поддержке текущая торговая война вероятно не последняя. Продолжительность паузы в тарифной эскалации, взятой США, фактически будут определять множество взаимных факторов, но в первую очередь готовность американского бизнеса подчиниться воле новой администрации и ответные действия КНР. Ведь события последних десятилетий явно демонстрируют неэффективность стратегий разного рода ограничений и санкций в современном мире.
Понятно, что применение США новых тарифных лимитов и барьеров призвано повысить конкурентоспособность американских компаний внутри одного из наиболее богатых в мире американского рынка, масштабизация выручки с коего и движение к его монополизации в пользу заводов/фабрик США способно кардинально увеличить их прибыль и дать новый ресурс как для роста развития этих производств, так и усилить налоговые поступления в американский бюджет от роста капитализации американских предприятий, что открывает окно для масштабного промышленного реинвестирования. Также тарифы призваны вернуть многие производства вовнутрь США, чтобы через рост экономической суверенности США расширить поле для собственного геополитического манёвра в рамках удержания и повышения своей внешней субъектности, при которой чем меньше цепочек зависимости от других стран есть – то тем грубее их интересы в пользу США и их влияния можно попирать, не считаясь ни с чем помимо последнего.
В то же время попытка бороться с торговым дефицитом или деиндустрилизацией тарифными методами напоминает попытку лечить симптомы болезни, но не саму болезнь. Что только ухудшает общее состояние здоровья всего организма. Инициаторам тарифных ограничений возможно стоило бы задуматься о причинах заболевания - ухода производства и эпицентров развития бизнеса в другие страны и регионы - и бороться с этими причинами - улучшать бизнес-климат - внутри своих государственных и экономических систем, ища сотрудничества с другими участниками международной экономики.
Но в какой-то мере само тарифное явление показывает неспособность США к стратегическому и долгосрочному поддержанию свободной экономической конкуренции с КНР и иными странами, вскрывая слабости американской экономики в сравнении с китайской, базирующейся на гораздо более низких показателях себестоимости производств и эффективности труда чем в США. В такой ситуации попытка удержания своего глобального первенства или претендента на первенство административными инструментами не только противоречит ранее заявленными принципам и целям, но и обречено на поражение, поскольку противоречит объективным законам развития экономики в современном многоаспектном мире.
Китай как противовес изоляционизму США. В условиях, когда Вашингтон отходит от роли лидера глобализации, Китай выступает своеобразным противовесом, заполняя вакуум. Во-первых, Пекин продолжает декларировать приверженность многосторонности и открытой торговле. На международных площадках китайские представители критикуют протекционизм и подчеркивают необходимость сотрудничества. Так, Си Цзиньпин на Давосском форуме еще в 2017 г. позиционировал КНР как защитника глобализации. Во-вторых, Китай использует «дипломатию инфраструктуры»: пока США выходят из соглашений, китайские дипломаты предлагают странам увеличить участие в BRI, ШОС, БРИКС, заключают новые сделки. Например, после того, как США уменьшили финансирование проектов Всемирного банка, Китай в 2025 г. на саммите БРИКС объявил об увеличении капитала НБР и расширении кредитования в нацвалютах – тем самым частично компенсируя дефицит официальной помощи развивающимся странам. В-третьих, стабильные цепочки поставок: американский протекционизм вызвал перебои (вспомним дефицит товаров в 2018–2019 гг. из-за тарифов). Китай же проявил себя как надежный поставщик: несмотря на политическую напряженность, китайский экспорт продолжал расти и обеспечивать потребности рынков. Даже США, вводя тарифы, не смогли снизить импорт из Китая в абсолютном выражении – американские компании просто перекладывали рост пошлин на цены для потребителей. Китайские производители гибко перенаправляют потоки – например, больше на развивающиеся рынки, если доступ на американский сужается. «Мягкая сила» Китая также сыграла роль: во время пандемии COVID-19 Пекин развернул «масочную дипломатию», поставляя средства защиты десяткам стран, тогда как США вначале сами столкнулись с кризисом. Такой контраст усилил имидж Китая как партнера, на которого можно рассчитывать в трудную минуту. В более долгосрочной перспективе Китай укрепляет и технологическую независимость: инвестирует в полупроводники, зеленую энергетику, чтобы в будущем не зависеть от западных поставщиков, и предлагая свои технологии другим. Таким образом, на каждую попытку США изолироваться или кого-то изолировать Китай отвечает инициативами, противоположными по вектору: интегрировать, связать, восполнить. Если Вашингтон ставит барьеры – Пекин строит новые пути и открывает двери. Такая стратегия, разумеется, продиктована не альтруизмом, а расчетом: китайская экономика выигрывает от открытых рынков и мира без санкций, поэтому КНР позиционирует себя как хранитель стабильности, противопоставляя свой эволюционный подход «революционному» отказу США от глобального лидерства.
IV. Реакция мира: перераспределение ролей в постзападной глобализации.
Многополярность вместо западной гегемонии. В ответ на описанные сдвиги происходит ускоренное формирование многополярной системы международных отношений. Под многополярностью понимается такой порядок, где несколько центров силы (США, Китай, ЕС, Россия, Индия, Бразилия и др.) взаимодействуют, ни один из которых единолично не доминирует. Китай последовательно продвигал идею многополярности еще с 1990-х годов как альтернативу однополярному миру под эгидой США. Сейчас, когда Вашингтон частично самоустраняется от глобального лидерства, эта концепция получает новое звучание.
Более того, сейчас именно КНР выступает в роли главного хранителя ООН и других элементов системы «мира, основанного на правилах». Но его Китай трактует иначе чем “Глобальный Запад” и Украина, отводя в нём приоритетный фокус внимания не только и не столько формальным принципам, а - вопросам глобальной стабильности и безопасности, невозможности обеспечения безопасности одного государства в ущерб безопасности другого государства (термин “неделимость безопасности”) – под этим подразумевая неприемлемость беспрепятственного расширения военно-политических блоков.
Под фактор неделимости безопасности и подвязывая своё недовольство расширением НАТО и существования азиатско-тихоокеанского аналога НАТО в виде АУКУС (AUKUS), считая, что НАТО и АУКУС(AUKUS) вредят российской и китайской безопасности соответственно, строясь на противопоставлении и сдерживании РФ и КНР в своём смысловом целеполагании.
Китай не заинтересован в деструкции установленной после Второй Мировой Войны бюрократической архитектуры международного права и международной стабильности в виде ООН, ЮНЕСКО, Международного Банка, Международного Валютного Фонда, Международного Уголовного Суда ООН, Гаагского Трибунала. Поскольку текущую правовую рамку действующего мироустройства Пекин небезосновательно считает достаточной для качественной конвертации своей экономической мощи в зафиксированное геополитическое влияние и статус одного из официально признанных полюсов геополитики. Чему способствует изначальное создание каркаса ООН в 1945 как системы двуполярного мира. Приверженность Китая сохранению системы ООН подтверждает и его публичная риторика, как например пункт 1 Мирного Плана КНР (а точнее набора инициатив КНР) от февраля 2023 года по мирному урегулированию в Украине, который состоит в следующем: “Уважение суверенитета, гарантии независимости и территориальной целостности всех стран, примат международного права без «двойных стандартов» – что полностью созвучно с уставом ООН.
Региональные блоки усиливаются: помимо уже упомянутых БРИКС и ШОС, активизируются Африканский союз, Ассоциация государств Юго-Восточной Азии, Союз южноамериканских наций (UNASUR) и др. Эти организации берут на себя роль площадок для решения региональных проблем – от торговли до безопасности – часто без участия Запада. Таким образом выстраивается «глобализация снизу» или «по горизонтали», где развивающиеся страны налаживают связи друг с другом напрямую (Юг–Юг). Перераспределение ролей проявляется, например, в том, что богатые страны теряют монополию на международные нормы: разрабатываются альтернативные принципы (в БРИКС – уважение суверенитета, невмешательство; в китайских инициативах – «общая судьба человечества» и «взаимовыгодное сотрудничество» вместо либеральных ценностей). Происходит легитимация альтернатив – сам факт успешного развития Китая без западной модели вдохновляет другие государства искать свой путь. Если раньше Вашингтонский консенсус считался универсальной формулой, то теперь «Пекинский консенсус» – с опорой на государство и постепенные реформы – воспринимается как вполне жизнеспособный вариант развития. Конечно, говорить о полноценном консенсусе рано – многие отмечают расплывчатость этого понятия. Тем не менее, плюрализация мирового устройства налицо.
Прагматичное сближение ЕС и Китая. Европейский союз – традиционный партнер и союзник США – оказался в сложном положении между двух экономических гигантов. С одной стороны, Брюссель разделяет ценности и безопасность с Америкой, с другой – экономически очень зависим от Китая (для Германии, к примеру, Китай – главный экспортный рынок автомобилей, а для Франции – важный источник инвестиций). Усилившаяся непредсказуемость Вашингтона при Трампе (торговые споры с ЕС, выход из Парижского соглашения и ВОЗ, холодность к НАТО) вызвала у европейцев усталость и тревогу. Президент Франции Э. Макрон стал рупором идеи «стратегической автономии Европы», то есть способности действовать независимо от США. После визита в Пекин в 2023 г. Макрон прямо заявил: «Европе опасно быть вассалом в чужом конфликте между США и Китаем», призвав не следовать автоматически за американской политикой в отношении Тайваня. Он подчеркнул, что для ЕС было бы ловушкой ввязаться в противостояние, которое Европе не принадлежит, вместо того чтобы заняться укреплением собственной автономии. Эти слова вызвали бурю критики в США и Восточной Европе, но отразили определенное настроение в крупных странах ЕС: не разрушая союз с Америкой, диверсифицировать опоры. Практически это проявляется в том, что ЕС пытается балансировать. С одной стороны, Европа поддерживает США в вопросах прав человека (в т. ч. критикует Китай) и безопасности (НАТО, сдерживание России). С другой – не желает разрыва экономических связей с КНР. Доказательством служит то, что несмотря на разговоры о «reducing dependence», товарооборот ЕС–Китай в 2022–2024 гг. продолжал бить рекорды, превысив €850 млрд. Германия в 2023 г. приняла стратегию по Китаю, где назвала его «партнером, конкурентом и системным соперником» одновременно – но сохранила акцент на сотрудничестве в торговле и климате. Франция заключила с Китаем многомиллиардные соглашения (Airbus, атомная энергетика) как раз во время того визита Макрона. Италия хоть и собирается выйти из меморандума BRI под давлением союзников, но ищет новые форматы взаимодействия. Даже Великобритания после Brexit заинтересована в китайских инвестициях (например, проект АЭС «Сайзвелл» привлекал китайский капитал).
Таким образом, прагматизм берет верх: европейцы не хотят становиться ни на 100% на сторону США в экономической холодной войне, ни полностью подпадать под влияние Пекина. Но сама риторика про стратегическую автономию показывает: поведение США (особенно при Трампе) подорвало безусловное доверие Европы. В итоге ЕС увеличивает взаимодействие с КНР там, где это отвечает его интересам – например, в рамках реализации Парижского климатического соглашения Китай и ЕС сотрудничали, несмотря на выход США в 2020 г. Иными словами, Евросоюз адаптируется к многополярности, стремясь быть самостоятельным «третьим полюсом», как заметил Макрон, что объективно сближает его с Китаем по ряду направлений, хотя и не без оговорок.
Глобальный Юг: ставка на развитие, а не идеологию. Страны Азии, Африки и Латинской Америки – так называемый Глобальный Юг – в целом позитивно реагируют на эволюционную стратегию Китая. Для них привлекательна модель, ориентированная на экономическую стабильность и рост, без навязывания политических условий. Многие государства Юга испытывали разочарование в западных подходах: программы МВФ и Всемирного банка нередко требовали жесткой экономии (что приводило к социальным потрясениям), а помощь увязывалась с политическими требованиями (демократизация, права человека). Китай же предлагает сотрудничество «без предварительных условий» – кредиты и инвестиции взамен на коммерческие соглашения и лояльность, но не вмешивается во внутреннюю политику. Это очень ценится многими режимами. Кроме того, страны, оставшиеся нейтральными в конфликтах (например, большинство африканских и латиноамериканских государств не присоединились к санкциям против России), заинтересованы избежать разделения мира на блоки. Они выступают за формат Юг–Юг, где можно лавировать между центрами силы и получать выгоды от всех. Китай в этом формате часто играет роль координационного центра.
Например, на Форуме Китай-Африка (FOCAC) Пекин собирает десятки лидеров африканских стран, обещая финансирование инфраструктуры, списание долгов, обмен опытом развития. Похожие саммиты проводятся с арабскими странами, с Латинской Америкой. Риторика лидеров Юга все больше склоняется к поддержке китайских инициатив. Президент Бразилии Лула да Силва в 2023 г. призвал развивающиеся страны отказаться от доминирования доллара во взаимной торговле и использовать собственные валюты. Он открыто поддержал идею создания новой валюты для расчетов в рамках БРИКС, чтобы уменьшить зависимость от США. Это созвучно усилиям Китая по интернационализации юаня. Лидеры Африки, например президент ЮАР С. Рамафоса, приветствуют расширение БРИКС как шаг к «более справедливому, инклюзивному и процветающему миру». Такие заявления показывают, что дискурс о многополярности и справедливости разделяется многими вне Запада. Для них Китай – важный союзник, ибо он олицетворяет вызов устоявшейся иерархии международных отношений, где развивающиеся страны долго были на периферии. Конечно, не все идеально: некоторые получатели китайских кредитов столкнулись с проблемой долговой нагрузки, были случаи коррупции, экологических рисков проектов BRI. Тем не менее, на идеологические бои Запада (демократия против авторитаризма) Глобальный Юг в массе своей смотрит без энтузиазма, предпочитая прагматику развития. Как метко выразился один африканский комментатор, «нас больше волнует постройка дорог и электростанций, а не абстрактные ценности». В этом контексте роль Китая оценивается позитивно: он приносит инфраструктуру и инвестиций вместо политической инструментализации проблемы соблюдения прав человека. Значит, в новой архитектуре миропорядка страны Юга видят Китай не как угрозу, а скорее, как пример и шанс на ускорение собственного развития в более равноправной системе. Это и есть главный сдвиг: мировая периферия перестает автоматически следовать за Западом, у нее появился альтернативный ориентир и партнер – эволюционный и стабильный Китай.
V. Заключение: глобальная эволюция и стабильность как стратегия Китая.
На фоне турбулентности, исходящей от «глобального Запада», Китай все более явственно позиционирует себя как якорь стабильности в мировой системе. Эволюционная стратегия, выбранная Пекином – постепенные реформы внутри и поэтапное формирование параллельной глобальной инфраструктуры снаружи – приносит свои плоды. КНР не навязывает свою модель развития, но предлагает другим странам, особенно развивающемуся миру альтернативу, основанную на суверенитете, взаимной выгоде, предсказуемости и «истории успеха» КНР. В XXI веке, когда либеральный мировой порядок переживает кризис, китайский подход оказывается привлекательным в силу своей прагматичности. Да, он критикуется за «авторитаризм» и «realpolitik», но нельзя отрицать, что для многих стран эволюционный путь КНР выглядит жизнеспособнее, чем западные «революции» последних лет.
Долгосрочная устойчивость китайского пути будет, конечно, зависеть от внутренних и внешних факторов: сможет ли Китай решить накопившиеся дисбалансы (долги, недвижимость, демография) без потрясений; удастся ли избежать прямой конфронтации с США; будет ли глобальная экономика и впредь стремиться к интеграции, а не распаду на блоки. Но уже сейчас просматривается новое ядро реорганизация мировой системы. Вместо единого глобализированного мира под лидерством одной страны или группы стран возникает сеть региональных подсистем, связанных между собой во многом благодаря китайским инициативам. В этих условиях Китай играет роль одного из архитекторов новой системы – системы, где стабильность достигается не через гегемонию одной державы и скачки между кризисами, а через баланс и эволюцию. Возможно, именно такой подход и соответствуют духу XXI века: век не «радикальных перемен», а поступательного развития на основе уважения многообразия путей. Китайская эволюционная стратегия, противопоставляемая западной турбулентности, уже сейчас становится фактором, определяющим направления мирового развития. И если она сохранит устойчивость, то глобальная архитектура будущего неизбежно будет выстроена с учетом китайского опыта стабильности – опыта, доказывающего, что эволюция может оказаться эффективнее революций в достижении процветания и порядка в международной системе.
Современный мир переживает эпоху перемен и нестабильности, когда устоявшиеся институты подвергаются серьёзным испытаниям. На этом фоне стратегия Китая представляется живым древом: корни его уходят глубоко во внутреннюю почву тяжелого труда и достижений, реформ и модернизации, а ветви протягиваются в мировое сообщество через масштабные международные инициативы. Могучее древо с крепкими корнями и обширной кроной – отражает органичный, целостный характер китайского пути развития, позволяющий Китаю сохранять устойчивость на фоне нестабильности западного мира и органично встраиваться в глобальную трансформацию.
Корни этого «дерева» спрятаны глубоко в китайской почве: это интенсивная модернизация экономики, накопление технологических мощностей и укрепление социально-экономического фундамента. В недавно выдвинутой стратегии «двойной циркуляции» подчёркивается, что внутренняя экономика служит опорой роста, а внутренние и международные рынки взаимодополняют друг друга. Таким образом признаётся особая роль внутреннего спроса и стимулирования потребления на следующем этапе развития страны. Постепенное наращивание высоких технологий, повышение уровня жизни и расширение среднего класса – всё это питает «корни», формируя прочную основу, которая питает дерево стабильности. Надёжная корневая система позволяет Китаю прорастать ростками новых проектов без резких сбоев, словно ежегодные кольца, фиксирующие каждое приращение и сохраняя преемственность развития.
Ветви китайского «дерева» – это международные проекты и союзы, связывающие страну с внешним миром. С 2013 года КНР развивает масштабную инициативу «Пояса и пути», прокладывая сухопутные и морские коридоры через Азию, Африку и Европу. Эта инициатива призвана выработать новые механизмы сотрудничества, стимулировать экономическое процветание вовлечённых стран и укреплять культурные обмены на пути к устойчивому развитию. По официальным данным, «Пояс и путь» охватывает свыше 63 % мирового населения и совокупный ВВП порядка 21 трлн долларов. При этом Китай, вторая экономика мира по ВВП, располагает серьёзными ресурсами для реализации таких амбициозных проектов. Параллельно в многосторонней плоскости Пекин занимает лидирующую роль в объединении БРИКС: «Китай, с его большой долей ВВП в группе, играет доминирующую роль в объединении». Новые члены и партнеры БРИКС расширяют «ветвь» этой структуры, связывая Китай с растущей экономической мощью Азии, Африки, Латинской Америки и Ближнего Востока. Таким образом, китайские «ветви» служат мостами к миру – они тяготеют к взаимовыгодному сотрудничеству и интеграции, обеспечивая «древу» роста свежие питательные силы извне.
Да, дерево растет медленно, но органично и всесторонне, оно стойко к бурям и сменам климата, оно сотрудничает с окружающим миром, берет ресурсы и отдает их преумножая, и само создаёт вокруг себя свою экосистему для других растений и животных; живет долго и стабильно. Так и нынешняя стратегия Китая не представляет собой разрозненные действия, а является холистическим, эволюционным процессом, где внутренний стержень и внешние связи гармонично дополняют друг друга. Подобно тому как годовые кольца фиксируют каждую степень роста дерева, накопленный опыт и планомерные реформы создают основу для следующих витков развития. Китайский «дуб» растёт медленно, но уверенно, нежели чем подчиняется бурям, формируемым глобальными изменениями: его рост обусловлен глубоким синтезом целей развития, а не резкими скачками. В этой органичной модели путь Китая звучит как естественный ритм роста – китайская стратегия постепенно встраивается в общую архитектуру мировой трансформации, показывая, что перемены могут идти шаг за шагом, согласованно укрепляя ветви и корни «древа» национального развития.
Руслан Бортник,
Директор Украинского Института Политики,
Украина, г. Киев, 2025